Это не блог, не мысли о команде, не рассуждения об игре, но рассказ,
почти поэма, которая, возможно, знакома многим. Прошу прощения, если не в
тему, но такие события бывают и обойти их сложно. Написано не мной. Итак..
– Здесь вещи…
Шкаф. Обычный платяной, двустворчатый. На дверце –
вмятина в полировке с паутиной трещин вокруг. В шкафу – одежда. Слева
мужская: летняя рубашка, шорты, ветхий банный халат. На всем – белесые
пятна.
– Чертова влажность. Сдаю в химчистку два раза в год, а все равно появляются… Это она сшила. Мне… А вот ее, справа.
Светлая
блузка с оборками. Куртка. Плиссированная юбка. Все бог знает когда
вышедшее из моды. И запах – давно не ношеных вещей, гниющей материи.
Мертвый запах памяти. – Там белье, там чулки, – он показал на выдвижные ящики.
Я напрягся: не станет ли демонстрировать содержимое? Не стал.
Возле шкафа в ряд – туфли, три пары, стоптанные, со стертыми каблуками, и пыльные босоножки. Застежки поедены ржавчиной.
У
стены напротив – швейная машинка в чехле и маленькая стиральная. Две
женские сумки. Тоже старые, в брызгах плесени. Он показал на одну, с
оторванной ручной: – Здесь письма...
Я смотрел на Влада.
Высокий, старше меня – тридцать восемь лет. Начал седеть, но ему это
идет. У него есть завидный талант – выбирать и носить одежду. Чтобы он
ни надел – от смокинга на каком-то помпезном мероприятии до джинсов –
все сидит на нем, как на модели в рекламе. Фигура, что-ли, у него такая
стандартная? Стиль всегда сдержанный. Никакой спеси, ничего напоказ.
Элегантность дается ему сама собой и видна сразу.
И вдруг эта замшелая рухлядь.
Нельзя
сказать, что мы большие друзья. Влад мой начальник. Вежливый и
холодный. Подчиненных не давит и не заискивает перед ними. Его
распоряжения, даже те, которые не кажутся самыми целесообразными,
хочется выполнять – старательно и в срок. Его похвала приятна, хотя
признаваться в этом немного унизительно. Вроде, типичный корпоративный
функционер, и в то же время нет. Он не позволяет себе пускаться в
рассуждения о том, что мы все одна команда, сидим в одной лодке и
работаем для общей цели. И главное, в нем не чувствуется страха,
спрятанного за высокомерием и отполированным хамством и не отпускающего
ни на минуту. Страха не угодить, не дать ожидаемый результат, а значит
получить меньше атрибутов успеха.
По вине кризиса и вызванной им
сугубой экономии, новогодний корпоратив получился убог. Проходил он
днем, в конференц-зале второсортной гостиницы. Час говорили речи. Потом
еще два часа фуршет – по одному виду красного и белого вина, пиво и
бутербродики, которые разносили неловкие официанты, внезапно оказавшиеся
по другую сторону подноса.
Влад искупил позор руководства и
пригласил весь отдел – с женами и мужьями у кого были – провести
выходные у него на даче и отметить праздник еще раз. Дача оказалась
двухэтажным домом, просторным и уютным, не угнетающим роскошью. Мы
жарили мясо на решетке и пили вино. Потом двенадцать взрослых людей
выстроили снежную крепость и, разделившись на две армии, по очереди
штурмовали ее по обстрелом защитников. Одну армию возглавил сам хозяин,
вторую – его подруга Лариса. Крупная и в то же время стройная, с рыжей
гривой, она была похожа на молодую кобылицу.
Вечером, устроившись
с напитками возле камина, мы рассказывали страшные истории – про черную
руку, машину на пустом шоссе и ужасного Фишера, похитителя детей. Потом
разошлись спать – по диванам и матрасам.
Ночью я проснулся. Моей
голове, не привыкшей к похмельной мути, потребовалось несколько секунд,
чтобы вспомнить где я. Да, конечно, я на даче у Влада, в одной из
комнат на втором этаже… Тут же где-то рядом туалет. Я переступил через
завернутое в одеяло тело неведомого коллеги и вышел в коридор.
Прямо
напротив – другая спальня. В конце коридора – еще две двери. Одна – в
тонкой рамке пробивающегося изнутри света. Как у него тут все продумано.
С подсветкой никогда не ошибешься. И не промахнешься.
Я толкнул
дверь, на ходу расстегивая брюки. Полностью изготовиться я не успел. И
это хорошо, потому что сантехники в комнате не было. В центре на полу
сидел хозяин и слегка раскачивался из стороны в сторону в такт музыке.
Привлекший меня свет исходил от нескольких десятков свечей. Свечи,
разных размеров и формы, стояли везде – на полу, на крышке шкафа, с
содержимом которого мне предстояло познакомиться, на полке под картиной
или фотографией, висевшей на противоположной стене. Изображения я не
разглядел.
По инерции я сделал шаг вперед, скрипнула половица. Сидевший на коленях человек вздрогнул, и мерные покачивания прекратились. – Извини, – сказал я шепотом. Я очень надеялся что мое вторжение останется незамеченным. – Туалет рядом, – произнес Влад, не оборачиваясь.
Я
удовлетворил, наконец, разбудившую меня потребность, и стал пробираться
обратно в комнату – на цыпочках, чтобы не мешать ритуалу, случайным
свидетелем которого я стал. Когда до цели оставалась пара шагов, я
услышал за спиной голос хозяина: – Наверно, я должен объясниться. Влад стоял в проеме.
Я
хотел ответить, вполне искренне, что объяснять не нужно, что я ничего
не видел, и что я вообще не имею привычки совать нос в чужие дела. Но
Влад приоткрыл дверь и сказал голосом, каким отдавал распоряжения: – Заходи.
В комнате уже горела люстра, хотя свечи по прежнему были зажжены. – Ты верующий? Я
стараюсь не врать без необходимости. Но мне не хотелось и сразу
отчуждать от себя начальника, которого я случайно застал за неким, явно
религиозным, таинством.
– Ну, так… Не слишком. – В церковь ходишь? – Редко. На Пасху. –
Зачем? – Влад задавал вопросы в своей спокойной и серьезной манере,
будто речь шла о ходе проекта. Трудно было поверить, что несколько часов
назад этот человек метал снежки и хохотал как мальчишка, а потом
рассказывал страшную историю. Его история была про таинственную комнату,
в которую нельзя было входить. – Не знаю. Красиво. Ну, и настроение создает.
Влад молчал. Я не знал, одобряет ли он мои редкие посещения храма Господня, или осуждает их причину как легкомысленную.
– Это моя часовня, – сказал он наконец. – Наверно, она кажется тебе странной.
Я
осмотрелся. Шкаф, старая обувь на полу, какие-то приборы, самого
обыденного назначения. Единственное, что могло быть предметом культа –
картина или икона на стене, перед которой недавно на коленях сидел Влад.
Но она была полностью затянута черной драпировкой.
– Это ее
портрет, – Влад перехватил мой взгляд. – Я открываю его два раза в год.
На ее день рождения и..., – он медлил, подыскивая подходящее слово, –
еще в один день. Кроме того, в эти дни я совершаю хадж, – он усмехнулся.
– Прохожу маршрутом нашей первой прогулки. Захожу во все парки и кафе,
сажусь на те же скамейки, за те же столики. Те, которые остались,
разумеется. За столько лет многое изменилось...
Он шагнул к шкафу: – Здесь вещи...
Мне
было неловко за него. Умный, сильный, самодостаточный человек. Как
говорится, умерла, так умерла. И зачем он все это говорит мне?
–
Извини, не хочу тебя утомлять. Просто мне не хотелось, чтобы ты считал
меня сумасшедшим. Хотя, возможно, я добился как раз обратного. Человек,
наполовину живущий в прошлом, вряд ли нормален. И в любом случае, жалок.
Так?
Я промычал что-то тактичное. – Спасибо, что выслушал меня. Спокойной ночи.
Утром хозяева угощали гостей завтраком. Влад выглядел свежим, много и смешно шутил.
*
В
середине апреля пошел сильный снег. Буран застал меня на пути к метро, и
я, не подготовленный к такому климатическому казусу, укрылся от стихии в
кафе. Было приятно сидеть возле окна с глинтвейном и наблюдать, как
прохожие, уже скинувшие зимние доспехи, на бегу закрываются портфелями,
сумочками и хлипкими летними зонтиками от студеной массы, летящей со
всех сторон сразу и неизменно попадающей за шиворот. То и дело в кафе,
отряхиваясь и фыркая как мокрые собаки, вбегали люди.
– Игорь, это вы? Узнаете меня? Конечно,
я узнал ее. Рыжая предводительница армии противника. Тающий снег
прочертил на ее щеках синие полоски. В волосах блестели капли воды.
– Лариса? Очень рад вас видеть.
Она
села рядом, полностью накрыв табурет, положила нога на ногу, и мне
стоило некоторого труда не смотреть на ее колени и икры под прозрачным
нейлоном.
Подошла официантка, Лариса заказала кофе с коньяком – кофе отдельно, коньяк отдельно – и повернулась ко мне: – Вы все еще работаете с Владом? – Пока не уволили. – Как он? Я растерялся. Почему она спрашивает об этом меня? – Мы с Владом расстались, – сказала она, почувствовав мое замешательство. – Полтора месяца назад.... Какое
мне дело? И что следует говорить в ответ на подобные признания?
Предложить собственные услуги? Как-никак я заместитель. Наверно, это
называется пошлость. Хотя я никогда не понимал полностью значения этого
слова.
– Простите меня, – Лариса коснулась моей руки. Ее ладонь
все еще была холодной. – Я понимаю, что ставлю вас в неловкое положение.
Но вот увидела, и не смогла удержаться… Все же мы были с Владом вместе
почти два года. – Да без проблем, – я изобразил улыбку. – Что вы думаете о Владе? Только честно. – Он хороший начальник, – я ответил не задумываясь, – Лучший из всех, что у меня были.
Лариса кивнула. – Вот-вот. Лучший из всех, что были. Я тоже так думала. Долго. Подруги мне завидовали. Родители его обожали. Только…
Принесли заказ. Лариса отпила коньяк. Нетронутый кофе остался стоять дымящейся декорацией. –
Только потом я стала замечать, что когда он не на людях, дома, его
будто отключают… Он тут, рядом, а, кажется, нет его. Рассказываешь ему
что-то, он слушает и даже отвечает к месту, но набор фраз один и тот же –
универсальный, на все случаи. И ночью… ну, вы понимаете… вроде все как
надо, и даже лучше, а потом прижмешься к нему, и холод – такой холод,
что реветь хочется.
Реветь ей хочется. А мне очень хочется дать тебе, дуре, в лоб.
– Ну, что ж поделать, если такой темперамент? – сказал я вслух. – У нас, флегматиков, есть свои преимущества. –
Это Влад флегматик? – Лариса засмеялась, почти весело. — Если бы. Я все
время чувствовала страшное напряжение. Будто внутри у него трос, и он
натягивается все сильнее и сильнее. И однажды оборвется… А потом я нашла
эту комнату на даче. Хренов мавзолей. Да вы не поверите, это безумие
какое-то.
– Я видел эту комнату... Изумленное лицо Ларисы было забавно. –
Вы тоже? Хотя, если подумать, не так уж это и удивительно. Дверь была
не заперта. Может, он хотел, чтобы я ее нашла? Искал случая рассказать,
показать письма, шмотки...
Подчиняясь странному любопытству, я спросил: – Влад просил вас надевать эту одежду? – Да, ну, стану я надевать заплесневелое старье. К тому же пошитое на лилипутку. –Значит, все-таки примеряли вещички?
По лицу Ларисы я понял, что она сейчас разозлится, и быстро добавил: –
Это немного странно, но особого сумасшествия я не вижу. Даже
трогательно. Вот вам было бы лестно, если бы вас кто-то вспоминал, много
лет спустя? – Да ты что! Я бы описалась со страха. Алкоголь подействовал: щеки Ларисы порозовели, лексикон упростился, и мы перешли на ты.
– Почему же? Так ли это безумно? Молодая пара. Любовь-морковь. Она неожиданно умирает. Трагично, согласись. –
Кто умирает? – Лариса смотрела на меня как на придурка. – Эта? Да
живехонька она. Цветет и пахнет, судя по фоткам в фейсбуке. Не замужем
до сих пор. И работает рядом. Три остановки на метро. Без пересадки. Я снова не знал, что сказать. В таких случаях надо задавать уточняющие вопросы. – Ты уверена? –
Абсолютно. На письмах – имя полностью. А на фотках – та же баба, что и
на гребаной иконе. Не сильно изменилась, сучка. Даже похудела. – Влад тебе и портрет показывал? –
Дождешься. Я сама сдернула тряпку. Думала, убьет меня флегматик. А
когда закрывал обратно, не смотрел на нее, будто Медуза Горгона какая...
Мы
разговаривали с Ларисой еще часа два. Она то жаловалась на бывшего
любовника, то издевалась над ним. Я охотно смеялся и искал в памяти
детали, которые могли бы представить моего начальника в нелепом свете.
Лариса повторяла заказ – пока на столике не выстроились четыре пустых
коньячных стакана и столько же чашек с холодным кофе. Она придвинулась
ко мне вплотную, и я чувствовал жар обтянутого клетчатой юбкой крупа.
Можно было продолжить беседу у меня дома, но я вдруг подумал, что утром
проснусь возле похмельной, не слишком свежей уже бабы с запахом изо рта и
смертельной обидой в душе. Что на моем месте мог бы оказаться почти
любой, что нам обоим будет неловко, и что впечатление, обещавшее быть
сильным, будет испорчено. Сделав вид, что иду в туалет, я подозвал
официантку, быстро расплатился и вышел из кафе. Апрельская метель
закончилась, и снег, так неожиданно обрушившийся на город, исчезал на
глазах – будто он не таял, а сразу испарялся.
*
Жизнь
продолжалась своим чередом – суетливым и скучным одновременно. Дни
проходили во множестве больших и малых дел и навсегда исчезали из
памяти. Я часто видел Влада, готовил для него презентации и доклады.
Пару раз мы вместе ездили в командировки. Приближался мой день рождения.
Я решил устроить вечеринку и пригласил начальника. Он пришел в
сопровождении девушки, намного его моложе. Среди гостей была семейная
пара – мои одноклассники, которые были вместе лет с пятнадцати, а
поженились в восемнадцать. Я решил использовать их в качестве приманки.
Выбрав момент, когда остальные гости курили на кухне, я сказал:
– Сначала я думал, что Сашка поставил на себе крест, женившись так рано, а сейчас завидую ему. – Почему? ¬ спросил Влад после паузы. Сформулировать
причину зависти, которой я вовсе не испытывал, оказалось непросто.
Когда своего ума не хватает, я охотно пользуюсь чужим. – Ну..., как говорят немцы, альте либе ростет нихьт. Старая любовь не ржавеет.
Влад молчал. Я понял, что изящно развить увертюру мне не удастся и перешел к делу. – Скажи, а правда, что та женщина – на портрете в комнате – жива?
Как
любой, не страдающий слабоумием корпоративный работник, я знаю, что
вопросы, затрагивающие частную жизнь начальства – если она не выставлена
на письменном столе в виде трогательных семейных фотографий – могут
сильно повредить карьере или даже вовсе ее оборвать. И все же, приняв во
вниманиее некоторые обстоятельства, я решил рискнуть. И не ошибся.
Влад
усмехнулся. Усмешка часто предшествует откровенности. В современном
мире мужчина должен быть расслабленным и саркастичным. Сильные страсти
смешны, и их следует стыдиться. – Да. Тебя это удивляет? – Немного. –
А тебя не удивляет то, что миллиарды людей тысячелетия поклоняются
кровожадным и невнятным басням, собранным без всякой логики и порядка в
книге, которую невозможно прочитать? А толпы, боготворящие шутов и
лицедеев? А забитые под завязку, орущие и свистящие арены, по которым
носятся, сопя и роняя слюни, безмозглые бугаи? Это тебя не удивляет? Влад говорил без пауз, словно речь была приготовлена и отрепетирована заранее.
– Не знаю, я как-то не думал об этом.... –
А ты подумай. И когда ты подумаешь, ты поймешь, что в человеке заложена
– природой, богом, чертом – потребность поклоняться и обожать что-то
такое, что больше, выше, лучше его самого. Ты слышишь меня?
По-треб-ность! Она – источник любой религии, от шаманизма до шоубизнеса.
Она рождает шедевры искусства. Она дает вождям власть, заставляет людей
истреблять друг друга, и тем двигает вперед историю. Ты согласен?
Я растерялся. Страстность, с которой говорил Влад, испугала меня. – Согласен или нет? Отвечай! – Да, конечно, ты прав... –
Так что же странного в том, что я выбрал для поклонения живого
человека, женщину, которая красивее, лучше, чище всех, кого я знаю, и
меня самого?
Никто никого не лучше и не чище. Если в одном месте
чего убавится, то в другом присовокупится. А сумма всегда примерно одна и
та же. То есть, вариации бывают, но незначительные. И странно как раз
то, что ты, Влад, взрослый умный мужик, этого не понимаешь. Или не
хочешь понимать. Влад словно читал мои мысли. – Ты считаешь, что я живу иллюзией? – Не знаю...
*
Найти
ее было не сложно. Имя я уже знал, хотя Влад ни разу при мне не
произнес его вслух. Это было табу, наложенное им – осознанно или
подсознательно. Как черная ткань, скрывавшая портрет. Сам портрет видеть
было не обязательно. Достаточно было знания, что любимый образ там, на
расстоянии жеста, а прекрасное сочетание звуков может быть вызвано к
жизни движением губ.
Лариса, пьяневшая от коньяка и ревнивой
тоски, несколько раз назвала ее имя и фамилию. По отдельности они не
были очень редкими, но их сочетание составило единственный вариант,
который мне удалось найти. Человек, склонный всюду искать
закономерности, увидел бы в этом знак.
Я пришел к ней на работу и вызвал ее в приемную в качестве посетителя, каковым, в общем-то, и являлся.
После
налитых ядом описаний Ларисы – с поправкой на ветер – и нескольких
весьма выигрышных фотографий в фейсбуке я ожидал увидеть надменную
красавицу.
Я ошибся. Частично. Она была очень небольшого роста:
почти на две головы ниже меня, хотя я не гигант. Она вынуждена была
смотреть на меня снизу вверх, и от этого ее глаза, темно-карие, почти
черные, казались кроткими. Темные волосы до плеч. Очень белая кожа, не
бледная, а именно белая, как молоко. Губы и ногти – ярко-красные.
Словесное описание может оставить впечатление нарочитой готики, чего-то
искусственно, понарошку зловещего, вроде девочки из семейства Адамсов.
Но в действительности оно было совсем иным – теплым и даже уютным. И еще
– ее лицо показалось мне уставшим, чуть заспанным.
–
Здравствуйте. Я друг Влада, – слова прозвучали естественно, хотя я
несколько повысил себя в звании. Не беда, тем более, что кое-какие
обязанности друга мне уже были переданы. Правда, визит к даме сердца в
их число не входил. – С ним все в порядке? – к концу фразы в ее голос, негромкий и мягкий, вплелась тревожная нота. Быстроглазая секретарша замерла в предвкушении. – Да, все нормально. Я к вам по делу. – Пойдемте.
Она
шла впереди, и я мог разглядеть ее фигуру. Не самую модельную, но
ладную. Она провела меня в свой кабинет. Небольшая чистая комната, и в
ней все в идеальном порядке. Никаких картинок, фотографий, ваз с
цветами, даже зеркала, кажется, там не было. Ни одного признака того,
что хозяйка кабинета – женщина, еще молодая и – я уже совершенно ясно
это видел – привлекательная. – Я вас слушаю, – она села не за письменный стол, а в кресло для посетителей, рядом с тем, в котором устроился я.
Собираясь
на встречу, я думал, что разговор для разрядки обстановки надо будет
перемежать игривыми и смешными фразами. Теперь я понимал, что этого
делать не надо. Нельзя. И мне это нравилось. Мне вообще все в ней уже
нравилось.
Я напомнил себе зачем пришел: я действительно хотел
помочь Владу. Искренность, в правильных дозах, может быть мощным оружием
атаки. – Это, конечно, не мое собачье дело, и все такое. И,
пожалуйста, не думайте, что Влад меня сюда подослал. Это моя собственная
инициатива. Дело в том, что Влад вас… В общем, мне кажется, что вы для
него очень много значите... – Я знаю.. – Тогда почему? – Что
почему? Впрочем, я понимаю, – она избавила меня от необходимости
объяснений, в которых я бы неминуемо увяз, как в болоте. – Как вас
зовут? Игорь? Видите ли, Игорь. Все когда-нибудь кончается. Даже самое
хорошее. – Да, – согласился я. ¬ И это ужасно.
Последние слова прозвучали неожиданно для меня самого. Я прикусил язык. –
Разве? – в ее голосе не было насмешки, скорее разбавленное усталостью
любопытство и бабья жалость. ¬ Извините, у меня через пять минут деловая
встреча. – Да, да, конечно. Я обрадовался достаточно элегантному
завершению разговора, который не вел никуда. На столе, в металлической
рамке стояла небольшая колода визитных карточек. Я взял одну. – Я вам позоню. – Если у вас есть груз, с доставкой которого мы можем помочь. У вас есть такой груз? – Очень может быть.
* Я
звонил. Раз в неделю или две. Пытался шутить и подводил разговор к
необходимости встретиться. Если бы она высмеяла меня – мой убогий юмор,
интеллект, внешность – я бы прекратил попытки с облегчением и
благодарностью и к концу дня забыл бы о ней. Мой покой и безопасность
карьеры были бы восстановлены. Но она отказывала неизменно, но мягко,.
стараясь ничем меня не ранить. Ее такт был таким же привлекательным как и
ее тихий голос, и, получив очередной отказ, я обнаруживал, что
испытываю сильнейшее возбуждение, с каким в общественных местах
появляться предосудительно и физически неудобно.
Я дал себе слово
не шпионить за ней. Не разыгрывать якобы случайных встреч. Это было бы
фальшиво. По причине, которую я не мог себе объяснить, притворство по
отношению к ней казалось мне невозможным. Со временем я стал звонить все
реже, но результат не менялся.
Измаил пал неожиданно, на
последней вялой попытке приступа. Однажды я услышал по радио, что грядет
день работников транспорта – то ли железнодорожного, то ли
автомобильного. Я набрал ее номер, пожелал свершений, отсалютовал, как
обычно, под столом ее голосу – и мысленно с ним попрощался.
– Вы
так и не оставите меня в покое? ¬ спросил она. Интонация была одинаково
лишена раздражения и кокетства. – Хорошо, я встречусь с вами.
Все
остальное произошло так же просто. Во время обязательного ритуала в
кафе, она была внимательна и мила. Пила вино, не много, но и не мало. В
самый раз. Смеялась, когда я хотел ее рассмешить. Задавала только те
вопросы, на которые я мог ответить, представ в самом выгодном свете. Я
казался себе все более остроумным и неотразимым. По плану после ужина я
должен был повести ее в клуб. На самом деле оказаться в толпе потных
подростков мне хотелось меньше всего. Воодушевленный ее интересом и
помня о силе дозированной искренности, я предложил поехать ко мне. В
конце концов, она уже все давно решила – в первые пять минут. Если
решила не давать, не даст и после клуба. Тем более что очаровать кого бы
то ни было исполнением современных танцев мне сложно, и это говоря
очень мягко.
Она улыбнулась – не мне, а куда то в сторону –
встала и пошла к выходу. Я догнал ее и, пока она надевала пальто,
пытался сгладить свою поспешность нагромождением шуток.
Возле
ресторана стояло несколько такси. Я открыл для нее заднюю дверь. Она
села и сдвинулась влево, освобождая место рядом с собой.
*
Ее
тело показалось мне почти игрушечным. Голая кукла в три четверти
среднего женского роста. Гладкая. Прохладная. Гибкая. Послушная. Ее тело
не пахло ни косметикой, ни возбуждением – ничем. Я накрывал ее собой
полностью, как одеялом. Я возвышался над ее покорно склоненной спиной,
как сказочный великан. Я держал ее на весу, то двумя руками, то одной
без всякого напряжения и чувствовал себя Геркулесом. Она крутилась на
мне белой компактной юлой. Я мог делать с ней все, что хотел. И в то же
время, я чувствовал, что моя власть над ней – случайна и зыбка как сон.
Чем ближе были наши тела, тем большей близости мне хотелось
–недостижимой, невозможной. Отпуская ее, я попрощался с ней. Она должна
была исчезнуть к утру. Ее тело должно было раствориться, стать
воспоминанием, прохладным и немного печальным, как ее прикосновения.
Она
не исчезла. Она готовила завтрак, горячий, превосходный. Я многое могу
простить женщине за толково приготовленный завтрак. Ей прощать было
нечего. Она была совершенна. Пока я ел, она смотрела на меня сквозь
вертлявого джинна, поднимавшегося из чашки с кофе, и улыбалась.
Она
вообще много улыбалась и мало говорила. Почти всегда уступала мне и при
этом не показывала ни тени неудовольствия. Ничего невозможного я не
требовал, и все же… Красивая, желанная многими женщина, образование
которой была куда лучше, а карьера успешней, чем мои собственные, не
только спала со мной, но и служила мне как господину. Служила без
заметного глазу притворства – словно власть над ней мне была дана по
праву рождения. Служила так, словно в этом служении был смысл ее
существования.
Иногда я мысленно сравнивал ее с другими – по тем
критериям, по которым мужчины обычно ранжируют женщин. Ни по одному,
абсолютно ни по одному из этих критериев я не отдал бы ей первое место, а
часто даже второе или третье. И все же ей не было равных. В абсолютном
первенстве она лидировала с отрывом, больше напоминавшим пропасть.
Пропасть зияла и пугала пустотой.
У нас была обычная жизнь пары.
Мы ходили в гости и приглашали к себе. Посещали увеселения – вдвоем и в
компаниях. Мой рейтинг в глазах знакомых, особенно женщин, очень вырос –
это было заметно в их взглядах и в интонациях голоса. Я не брал ее
только на вечеринки, устраивавшиеся на работе. Огорчать подобным образом
Влада мне не хотелось – как из гуманных соображений, так и из шкурных.
Мы никогда не говорили о нем.
Я дарил ей подарки. Часто. Дорогие
или забавные. Я делал это с радостью, предвкушая ее благодарность и
смех. И все же в такие минуты – на каком-то другом, мало мне знакомом
этаже сознания, на который я старался не заходить – я превращался из
господина в вассала, платящего дань.
Часто когда она спала, я
смотрел на нее, разглядывал, изучал как драгоценный экспонат, по воле
случая оказавшийся в моем владении. Даже во сне ее лицо не покидала
полуулыбка. Почему она со мной? – спрашивал я себя. – Я самый обычный
тип. Приятный внешне, как говорят. Неглупый. Хороший коллега. С таким
можно выпить пива, посмеяться, повспоминать. Но в целом заурядный.
Примерный представитель среднего класса. Впрочем, минуточку.
Представлять средний класс не так просто. Если еще точнее, это тяжкий
труд. В обществе, где традиционно преобладают истерики, а самоконтроль
считается качеством едва ли не постыдным, нас меньшинство. Многие ли
способны, день за днем, год за годом сдерживать внутреннего хама перед
лицом хама внешнего ради безопасности и достатка? Безопасность и
достаток презирают лицемеры, у которых они есть и были всегда. Те, у
кого нет того или другого, стремятся к ним всей душой. Герои идут на
риск, в общем-то, ради них. Мне удалось достичь благополучия, не
подвергая жизнь и здоровье большой опасности. Это не так уж мало. Я не
обманывал себя. Я знал, как знаю сейчас, что в этой логике есть правда.
Правда не природная, не животная, но та правда, на которой строится
нормальная жизнь и то, что называется цивилизацией. Я гораздо больше
создал, чем разрушил, больше утешил, чем унизил. У меня не было
потребности разрушать и унижать. Я был доволен тем, кем я был. И я любил
ее.
Описывать счастье скучно. Читать о нем еще скучнее. Чтобы
читателю было интересно, герою должно быть плохо. И чем хуже, тем
интереснее.
Я попросил ее переехать ко мне. Она согласилась, но
сказала, что сначала нужно уладить кое-какие дела. Я не настаивал. Я
умею ждать. Потом я уехал в командировку, а когда вернулся, на столе
лежал ключ и записка в две строчки. Еще не прочитав, я знал, что там
написано. Я знал это с самого начала – на том этаже сознания, на который
боялся заходить.
На следующий день со мной стало происходить
что-то странное. Будто кто-то повернул переключатель, переведя мое тело в
режим немыслимо высоких оборотов. Я мог не есть и не спать несколько
дней подряд, слух и зрение обострились, я находился в состоянии
непрекращающейся, саму себя питающей эйфории. Тотальной, почти радостной
ярости.
Я звонил ей. Она брала трубку. Говорила мало, но в
противоположность мне – всегда мило и мягко. Успокаивала, а затем
ускользала. Я звонил снова, и все повторялась сначала. Я выследил ее и
уложил в постель, и потом, улизнув в ванную, исполнил первобытный танец
победы. А утром прощаясь с ней и целуя ее, я почувствовал в едва
заметном движении ее губ, которое она изо всех сил пыталась скрыть,
отвращение. И тогда, в то самое мгновение внутри меня открылась не рана
даже – пустота. И как предвестие будущего явилось мне знание, что
оставшихся лет и десятилетий со всеми их впечатлениями, путешествиями,
встречами не хватит, чтобы заполнить эту пустоту.
Я не звонил ей
больше. В шкафу остались малиновые шерстяные перчатки со штопкой на
большом пальце левой руки, шелковый шарф и зонтик со сломанной спицей.
*
Влад не прикоснулся к вещам. Просто молча показал на полку, куда я должен был их положить.
Музей
пополнился тремя экспонатами. Его обстановка не изменилась: та же
мебель, те же предметы, тот же портрет под покрывалом на стене. Влад
взял с подоконника небольшой пульт. Заиграла музыка – тот же мотив, что я
слышал позапрошлой зимой.
Влад больше не замечал меня. Некоторое
время он смотрел прямо перед собой на темную материю. Потом сел на пол и
стал раскачиваться в такт музыке.
Ритм был быстрый и как бы
двойной: будто человека, чье сердце бьется волнении, поезд несет к
долгожданному назначению. Я вдруг почувствовал, что мне трудно стоять. Я
опустился на колени, закрыл глаза, и вскоре мне показалось, что это я
еду в поезде. Еду через отчаянную скуку жизни к ускользающей цели. У нее
есть имя, которое я не хочу произносить вслух, и облик, любое
изображение которого будет ложью. Когда-нибудь я доеду. Я приду к ней, и
она примет меня. Я верю.
И почему такое утверждение, "я верю"? Потому что иначе нельзя? Потому что всё прахом, и если не "верить", то всё станет совсем плохо, до потери смысла в жизни? Вообще, это появление той женщины, прошло белым или чёрным пятном по их жизни?
Слишком много вопросов, и не на все, боюсь, можно найти один-единственно верный ответ.
Люди привыкли считать, что выбор есть всегда и в любом случае можно найти вариант для выхода. Но это не всегда так. Вернее, не у всех. И вопрос тут даже не в "верю" или "не верю", а в том, как сложились обстоятельства и насколько тебе улыбалась или нет удача. На мой взгляд, это две стороны одной монеты - с одной стороны хорошо, с другой плохо. И даже учитывая, что в итоге все обернулось не очень хорошо, их вера в лучшее, которое однажды может случиться, - не самый плохой вариант. Допустимый. Возможно, даже успокаивающий, в каком-то смысле.
Отчасти мне такая ситуация знакома, потому что бывают случаи, когда покидающая тебя спутница оставляет на твоих сердце и душе неизгладимые и неизлечивающиеся раны и/или шрамы. Так что я могу понять, - ибо сам такой же, только без части про веру и уголок вещей бывшей. Все это сложно объяснить. Переживи ты нечто похожее - было бы проще понять..
Блог,чем то напоминает записки сумашедшего.Это рассказ о 2-х не вышедших из детства взрослых людях.Которые к сожалению не умеют оставлять багаж прошлой жизни в прошлом,а носят его с собой еще при этом возводят его в ранг божества,что ли.Отсюда поклонение портрету и личным вещам.А может быть просто я циник и не понимаю такого.