Вера

Это не блог, не мысли о команде, не рассуждения об игре, но рассказ, почти поэма, которая, возможно, знакома многим. Прошу прощения, если не в тему, но такие события бывают и обойти их сложно. Написано не мной. Итак..

– Здесь вещи…

Шкаф. Обычный платяной, двустворчатый. На дверце – вмятина в полировке с паутиной трещин вокруг. В шкафу – одежда. Слева мужская: летняя рубашка, шорты, ветхий банный халат. На всем – белесые пятна.

– Чертова влажность. Сдаю в химчистку два раза в год, а все равно появляются… Это она сшила. Мне… А вот ее, справа.

Светлая блузка с оборками. Куртка. Плиссированная юбка. Все бог знает когда вышедшее из моды. И запах – давно не ношеных вещей, гниющей материи. Мертвый запах памяти.
– Там белье, там чулки, – он показал на выдвижные ящики.

Я напрягся: не станет ли демонстрировать содержимое? Не стал.

Возле шкафа в ряд – туфли, три пары, стоптанные, со стертыми каблуками, и пыльные босоножки. Застежки поедены ржавчиной.

У стены напротив – швейная машинка в чехле и маленькая стиральная. Две женские сумки. Тоже старые, в брызгах плесени. Он показал на одну, с оторванной ручной:
– Здесь письма...

Я смотрел на Влада. Высокий, старше меня – тридцать восемь лет. Начал седеть, но ему это идет. У него есть завидный талант – выбирать и носить одежду. Чтобы он ни надел – от смокинга на каком-то помпезном мероприятии до джинсов – все сидит на нем, как на модели в рекламе. Фигура, что-ли, у него такая стандартная? Стиль всегда сдержанный. Никакой спеси, ничего напоказ. Элегантность дается ему сама собой и видна сразу.

И вдруг эта замшелая рухлядь.

Нельзя сказать, что мы большие друзья. Влад мой начальник. Вежливый и холодный. Подчиненных не давит и не заискивает перед ними. Его распоряжения, даже те, которые не кажутся самыми целесообразными, хочется выполнять – старательно и в срок. Его похвала приятна, хотя признаваться в этом немного унизительно. Вроде, типичный корпоративный функционер, и в то же время нет. Он не позволяет себе пускаться в рассуждения о том, что мы все одна команда, сидим в одной лодке и работаем для общей цели. И главное, в нем не чувствуется страха, спрятанного за высокомерием и отполированным хамством и не отпускающего ни на минуту. Страха не угодить, не дать ожидаемый результат, а значит получить меньше атрибутов успеха.

По вине кризиса и вызванной им сугубой экономии, новогодний корпоратив получился убог. Проходил он днем, в конференц-зале второсортной гостиницы. Час говорили речи. Потом еще два часа фуршет – по одному виду красного и белого вина, пиво и бутербродики, которые разносили неловкие официанты, внезапно оказавшиеся по другую сторону подноса.

Влад искупил позор руководства и пригласил весь отдел – с женами и мужьями у кого были – провести выходные у него на даче и отметить праздник еще раз. Дача оказалась двухэтажным домом, просторным и уютным, не угнетающим роскошью. Мы жарили мясо на решетке и пили вино. Потом двенадцать взрослых людей выстроили снежную крепость и, разделившись на две армии, по очереди штурмовали ее по обстрелом защитников. Одну армию возглавил сам хозяин, вторую – его подруга Лариса. Крупная и в то же время стройная, с рыжей гривой, она была похожа на молодую кобылицу.

Вечером, устроившись с напитками возле камина, мы рассказывали страшные истории – про черную руку, машину на пустом шоссе и ужасного Фишера, похитителя детей. Потом разошлись спать – по диванам и матрасам.

Ночью я проснулся. Моей голове, не привыкшей к похмельной мути, потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить где я. Да, конечно, я на даче у Влада, в одной из комнат на втором этаже… Тут же где-то рядом туалет. Я переступил через завернутое в одеяло тело неведомого коллеги и вышел в коридор.

Прямо напротив – другая спальня. В конце коридора – еще две двери. Одна – в тонкой рамке пробивающегося изнутри света. Как у него тут все продумано. С подсветкой никогда не ошибешься. И не промахнешься.

Я толкнул дверь, на ходу расстегивая брюки. Полностью изготовиться я не успел. И это хорошо, потому что сантехники в комнате не было. В центре на полу сидел хозяин и слегка раскачивался из стороны в сторону в такт музыке. Привлекший меня свет исходил от нескольких десятков свечей. Свечи, разных размеров и формы, стояли везде – на полу, на крышке шкафа, с содержимом которого мне предстояло познакомиться, на полке под картиной или фотографией, висевшей на противоположной стене. Изображения я не разглядел.

По инерции я сделал шаг вперед, скрипнула половица. Сидевший на коленях человек вздрогнул, и мерные покачивания прекратились.
– Извини, – сказал я шепотом. Я очень надеялся что мое вторжение останется незамеченным.
– Туалет рядом, – произнес Влад, не оборачиваясь.

Я удовлетворил, наконец, разбудившую меня потребность, и стал пробираться обратно в комнату – на цыпочках, чтобы не мешать ритуалу, случайным свидетелем которого я стал. Когда до цели оставалась пара шагов, я услышал за спиной голос хозяина:
– Наверно, я должен объясниться.
Влад стоял в проеме.

Я хотел ответить, вполне искренне, что объяснять не нужно, что я ничего не видел, и что я вообще не имею привычки совать нос в чужие дела. Но Влад приоткрыл дверь и сказал голосом, каким отдавал распоряжения:
– Заходи.

В комнате уже горела люстра, хотя свечи по прежнему были зажжены.
– Ты верующий?
Я стараюсь не врать без необходимости. Но мне не хотелось и сразу отчуждать от себя начальника, которого я случайно застал за неким, явно религиозным, таинством.

– Ну, так… Не слишком.
– В церковь ходишь?
– Редко. На Пасху.
– Зачем? – Влад задавал вопросы в своей спокойной и серьезной манере, будто речь шла о ходе проекта. Трудно было поверить, что несколько часов назад этот человек метал снежки и хохотал как мальчишка, а потом рассказывал страшную историю. Его история была про таинственную комнату, в которую нельзя было входить.
– Не знаю. Красиво. Ну, и настроение создает.

Влад молчал. Я не знал, одобряет ли он мои редкие посещения храма Господня, или осуждает их причину как легкомысленную.

– Это моя часовня, – сказал он наконец. – Наверно, она кажется тебе странной.

Я осмотрелся. Шкаф, старая обувь на полу, какие-то приборы, самого обыденного назначения. Единственное, что могло быть предметом культа – картина или икона на стене, перед которой недавно на коленях сидел Влад. Но она была полностью затянута черной драпировкой.

– Это ее портрет, – Влад перехватил мой взгляд. – Я открываю его два раза в год. На ее день рождения и..., – он медлил, подыскивая подходящее слово, – еще в один день. Кроме того, в эти дни я совершаю хадж, – он усмехнулся. – Прохожу маршрутом нашей первой прогулки. Захожу во все парки и кафе, сажусь на те же скамейки, за те же столики. Те, которые остались, разумеется. За столько лет многое изменилось...

Он шагнул к шкафу:
– Здесь вещи...


Мне было неловко за него. Умный, сильный, самодостаточный человек. Как говорится, умерла, так умерла. И зачем он все это говорит мне?

– Извини, не хочу тебя утомлять. Просто мне не хотелось, чтобы ты считал меня сумасшедшим. Хотя, возможно, я добился как раз обратного. Человек, наполовину живущий в прошлом, вряд ли нормален. И в любом случае, жалок. Так?

Я промычал что-то тактичное.
– Спасибо, что выслушал меня. Спокойной ночи.

Утром хозяева угощали гостей завтраком. Влад выглядел свежим, много и смешно шутил.

*

В середине апреля пошел сильный снег. Буран застал меня на пути к метро, и я, не подготовленный к такому климатическому казусу, укрылся от стихии в кафе. Было приятно сидеть возле окна с глинтвейном и наблюдать, как прохожие, уже скинувшие зимние доспехи, на бегу закрываются портфелями, сумочками и хлипкими летними зонтиками от студеной массы, летящей со всех сторон сразу и неизменно попадающей за шиворот. То и дело в кафе, отряхиваясь и фыркая как мокрые собаки, вбегали люди.

– Игорь, это вы? Узнаете меня?
Конечно, я узнал ее. Рыжая предводительница армии противника. Тающий снег прочертил на ее щеках синие полоски. В волосах блестели капли воды.

– Лариса? Очень рад вас видеть.

Она села рядом, полностью накрыв табурет, положила нога на ногу, и мне стоило некоторого труда не смотреть на ее колени и икры под прозрачным нейлоном.

Подошла официантка, Лариса заказала кофе с коньяком – кофе отдельно, коньяк отдельно – и повернулась ко мне:
– Вы все еще работаете с Владом?
– Пока не уволили.
– Как он?
Я растерялся. Почему она спрашивает об этом меня?
– Мы с Владом расстались, – сказала она, почувствовав мое замешательство. – Полтора месяца назад....
Какое мне дело? И что следует говорить в ответ на подобные признания? Предложить собственные услуги? Как-никак я заместитель. Наверно, это называется пошлость. Хотя я никогда не понимал полностью значения этого слова.

– Простите меня, – Лариса коснулась моей руки. Ее ладонь все еще была холодной. – Я понимаю, что ставлю вас в неловкое положение. Но вот увидела, и не смогла удержаться… Все же мы были с Владом вместе почти два года.
– Да без проблем, – я изобразил улыбку.
– Что вы думаете о Владе? Только честно.
– Он хороший начальник, – я ответил не задумываясь, – Лучший из всех, что у меня были.

Лариса кивнула.
– Вот-вот. Лучший из всех, что были. Я тоже так думала. Долго. Подруги мне завидовали. Родители его обожали. Только…

Принесли заказ. Лариса отпила коньяк. Нетронутый кофе остался стоять дымящейся декорацией.
– Только потом я стала замечать, что когда он не на людях, дома, его будто отключают… Он тут, рядом, а, кажется, нет его. Рассказываешь ему что-то, он слушает и даже отвечает к месту, но набор фраз один и тот же – универсальный, на все случаи. И ночью… ну, вы понимаете… вроде все как надо, и даже лучше, а потом прижмешься к нему, и холод – такой холод, что реветь хочется.

Реветь ей хочется. А мне очень хочется дать тебе, дуре, в лоб.

– Ну, что ж поделать, если такой темперамент? – сказал я вслух. – У нас, флегматиков, есть свои преимущества.
– Это Влад флегматик? – Лариса засмеялась, почти весело. — Если бы. Я все время чувствовала страшное напряжение. Будто внутри у него трос, и он натягивается все сильнее и сильнее. И однажды оборвется… А потом я нашла эту комнату на даче. Хренов мавзолей. Да вы не поверите, это безумие какое-то.

– Я видел эту комнату...
Изумленное лицо Ларисы было забавно.
– Вы тоже? Хотя, если подумать, не так уж это и удивительно. Дверь была не заперта. Может, он хотел, чтобы я ее нашла? Искал случая рассказать, показать письма, шмотки...

Подчиняясь странному любопытству, я спросил:
– Влад просил вас надевать эту одежду?
– Да, ну, стану я надевать заплесневелое старье. К тому же пошитое на лилипутку.
–Значит, все-таки примеряли вещички?

По лицу Ларисы я понял, что она сейчас разозлится, и быстро добавил:
– Это немного странно, но особого сумасшествия я не вижу. Даже трогательно. Вот вам было бы лестно, если бы вас кто-то вспоминал, много лет спустя?
– Да ты что! Я бы описалась со страха.
Алкоголь подействовал: щеки Ларисы порозовели, лексикон упростился, и мы перешли на ты.

– Почему же? Так ли это безумно? Молодая пара. Любовь-морковь. Она неожиданно умирает. Трагично, согласись.
– Кто умирает? – Лариса смотрела на меня как на придурка. – Эта? Да живехонька она. Цветет и пахнет, судя по фоткам в фейсбуке. Не замужем до сих пор. И работает рядом. Три остановки на метро. Без пересадки.
Я снова не знал, что сказать. В таких случаях надо задавать уточняющие вопросы.
– Ты уверена?
– Абсолютно. На письмах – имя полностью. А на фотках – та же баба, что и на гребаной иконе. Не сильно изменилась, сучка. Даже похудела.
– Влад тебе и портрет показывал?
– Дождешься. Я сама сдернула тряпку. Думала, убьет меня флегматик. А когда закрывал обратно, не смотрел на нее, будто Медуза Горгона какая...

Мы разговаривали с Ларисой еще часа два. Она то жаловалась на бывшего любовника, то издевалась над ним. Я охотно смеялся и искал в памяти детали, которые могли бы представить моего начальника в нелепом свете. Лариса повторяла заказ – пока на столике не выстроились четыре пустых коньячных стакана и столько же чашек с холодным кофе. Она придвинулась ко мне вплотную, и я чувствовал жар обтянутого клетчатой юбкой крупа. Можно было продолжить беседу у меня дома, но я вдруг подумал, что утром проснусь возле похмельной, не слишком свежей уже бабы с запахом изо рта и смертельной обидой в душе. Что на моем месте мог бы оказаться почти любой, что нам обоим будет неловко, и что впечатление, обещавшее быть сильным, будет испорчено. Сделав вид, что иду в туалет, я подозвал официантку, быстро расплатился и вышел из кафе. Апрельская метель закончилась, и снег, так неожиданно обрушившийся на город, исчезал на глазах – будто он не таял, а сразу испарялся.

*

Жизнь продолжалась своим чередом – суетливым и скучным одновременно. Дни проходили во множестве больших и малых дел и навсегда исчезали из памяти. Я часто видел Влада, готовил для него презентации и доклады. Пару раз мы вместе ездили в командировки. Приближался мой день рождения. Я решил устроить вечеринку и пригласил начальника. Он пришел в сопровождении девушки, намного его моложе. Среди гостей была семейная пара – мои одноклассники, которые были вместе лет с пятнадцати, а поженились в восемнадцать. Я решил использовать их в качестве приманки. Выбрав момент, когда остальные гости курили на кухне, я сказал:

– Сначала я думал, что Сашка поставил на себе крест, женившись так рано, а сейчас завидую ему.
– Почему? ¬ спросил Влад после паузы.
Сформулировать причину зависти, которой я вовсе не испытывал, оказалось непросто. Когда своего ума не хватает, я охотно пользуюсь чужим.
– Ну..., как говорят немцы, альте либе ростет нихьт. Старая любовь не ржавеет.

Влад молчал. Я понял, что изящно развить увертюру мне не удастся и перешел к делу.
– Скажи, а правда, что та женщина – на портрете в комнате – жива?

Как любой, не страдающий слабоумием корпоративный работник, я знаю, что вопросы, затрагивающие частную жизнь начальства – если она не выставлена на письменном столе в виде трогательных семейных фотографий – могут сильно повредить карьере или даже вовсе ее оборвать. И все же, приняв во вниманиее некоторые обстоятельства, я решил рискнуть. И не ошибся.

Влад усмехнулся. Усмешка часто предшествует откровенности. В современном мире мужчина должен быть расслабленным и саркастичным. Сильные страсти смешны, и их следует стыдиться.
– Да. Тебя это удивляет?
– Немного.
– А тебя не удивляет то, что миллиарды людей тысячелетия поклоняются кровожадным и невнятным басням, собранным без всякой логики и порядка в книге, которую невозможно прочитать? А толпы, боготворящие шутов и лицедеев? А забитые под завязку, орущие и свистящие арены, по которым носятся, сопя и роняя слюни, безмозглые бугаи? Это тебя не удивляет?
Влад говорил без пауз, словно речь была приготовлена и отрепетирована заранее.

– Не знаю, я как-то не думал об этом....
– А ты подумай. И когда ты подумаешь, ты поймешь, что в человеке заложена – природой, богом, чертом – потребность поклоняться и обожать что-то такое, что больше, выше, лучше его самого. Ты слышишь меня? По-треб-ность! Она – источник любой религии, от шаманизма до шоубизнеса. Она рождает шедевры искусства. Она дает вождям власть, заставляет людей истреблять друг друга, и тем двигает вперед историю. Ты согласен?

Я растерялся. Страстность, с которой говорил Влад, испугала меня.
– Согласен или нет? Отвечай!
– Да, конечно, ты прав...
– Так что же странного в том, что я выбрал для поклонения живого человека, женщину, которая красивее, лучше, чище всех, кого я знаю, и меня самого?

Никто никого не лучше и не чище. Если в одном месте чего убавится, то в другом присовокупится. А сумма всегда примерно одна и та же. То есть, вариации бывают, но незначительные. И странно как раз то, что ты, Влад, взрослый умный мужик, этого не понимаешь. Или не хочешь понимать.
Влад словно читал мои мысли.
– Ты считаешь, что я живу иллюзией?
– Не знаю...

*

Найти ее было не сложно. Имя я уже знал, хотя Влад ни разу при мне не произнес его вслух. Это было табу, наложенное им – осознанно или подсознательно. Как черная ткань, скрывавшая портрет. Сам портрет видеть было не обязательно. Достаточно было знания, что любимый образ там, на расстоянии жеста, а прекрасное сочетание звуков может быть вызвано к жизни движением губ.

Лариса, пьяневшая от коньяка и ревнивой тоски, несколько раз назвала ее имя и фамилию. По отдельности они не были очень редкими, но их сочетание составило единственный вариант, который мне удалось найти. Человек, склонный всюду искать закономерности, увидел бы в этом знак.

Я пришел к ней на работу и вызвал ее в приемную в качестве посетителя, каковым, в общем-то, и являлся.

После налитых ядом описаний Ларисы – с поправкой на ветер – и нескольких весьма выигрышных фотографий в фейсбуке я ожидал увидеть надменную красавицу.

Я ошибся. Частично. Она была очень небольшого роста: почти на две головы ниже меня, хотя я не гигант. Она вынуждена была смотреть на меня снизу вверх, и от этого ее глаза, темно-карие, почти черные, казались кроткими. Темные волосы до плеч. Очень белая кожа, не бледная, а именно белая, как молоко. Губы и ногти – ярко-красные. Словесное описание может оставить впечатление нарочитой готики, чего-то искусственно, понарошку зловещего, вроде девочки из семейства Адамсов. Но в действительности оно было совсем иным – теплым и даже уютным. И еще – ее лицо показалось мне уставшим, чуть заспанным.

– Здравствуйте. Я друг Влада, – слова прозвучали естественно, хотя я несколько повысил себя в звании. Не беда, тем более, что кое-какие обязанности друга мне уже были переданы. Правда, визит к даме сердца в их число не входил.
– С ним все в порядке? – к концу фразы в ее голос, негромкий и мягкий, вплелась тревожная нота.
Быстроглазая секретарша замерла в предвкушении.
– Да, все нормально. Я к вам по делу.
– Пойдемте.

Она шла впереди, и я мог разглядеть ее фигуру. Не самую модельную, но ладную. Она провела меня в свой кабинет. Небольшая чистая комната, и в ней все в идеальном порядке. Никаких картинок, фотографий, ваз с цветами, даже зеркала, кажется, там не было. Ни одного признака того, что хозяйка кабинета – женщина, еще молодая и – я уже совершенно ясно это видел – привлекательная.
– Я вас слушаю, – она села не за письменный стол, а в кресло для посетителей, рядом с тем, в котором устроился я.

Собираясь на встречу, я думал, что разговор для разрядки обстановки надо будет перемежать игривыми и смешными фразами. Теперь я понимал, что этого делать не надо. Нельзя. И мне это нравилось. Мне вообще все в ней уже нравилось.

Я напомнил себе зачем пришел: я действительно хотел помочь Владу. Искренность, в правильных дозах, может быть мощным оружием атаки.
– Это, конечно, не мое собачье дело, и все такое. И, пожалуйста, не думайте, что Влад меня сюда подослал. Это моя собственная инициатива. Дело в том, что Влад вас… В общем, мне кажется, что вы для него очень много значите...
– Я знаю..
– Тогда почему?
– Что почему? Впрочем, я понимаю, – она избавила меня от необходимости объяснений, в которых я бы неминуемо увяз, как в болоте. – Как вас зовут? Игорь? Видите ли, Игорь. Все когда-нибудь кончается. Даже самое хорошее.
– Да, – согласился я. ¬ И это ужасно.

Последние слова прозвучали неожиданно для меня самого. Я прикусил язык.
– Разве? – в ее голосе не было насмешки, скорее разбавленное усталостью любопытство и бабья жалость. ¬ Извините, у меня через пять минут деловая встреча.
– Да, да, конечно.
Я обрадовался достаточно элегантному завершению разговора, который не вел никуда. На столе, в металлической рамке стояла небольшая колода визитных карточек. Я взял одну.
– Я вам позоню.
– Если у вас есть груз, с доставкой которого мы можем помочь. У вас есть такой груз?
– Очень может быть.

*
Я звонил. Раз в неделю или две. Пытался шутить и подводил разговор к необходимости встретиться. Если бы она высмеяла меня – мой убогий юмор, интеллект, внешность – я бы прекратил попытки с облегчением и благодарностью и к концу дня забыл бы о ней. Мой покой и безопасность карьеры были бы восстановлены. Но она отказывала неизменно, но мягко,. стараясь ничем меня не ранить. Ее такт был таким же привлекательным как и ее тихий голос, и, получив очередной отказ, я обнаруживал, что испытываю сильнейшее возбуждение, с каким в общественных местах появляться предосудительно и физически неудобно.

Я дал себе слово не шпионить за ней. Не разыгрывать якобы случайных встреч. Это было бы фальшиво. По причине, которую я не мог себе объяснить, притворство по отношению к ней казалось мне невозможным. Со временем я стал звонить все реже, но результат не менялся.

Измаил пал неожиданно, на последней вялой попытке приступа. Однажды я услышал по радио, что грядет день работников транспорта – то ли железнодорожного, то ли автомобильного. Я набрал ее номер, пожелал свершений, отсалютовал, как обычно, под столом ее голосу – и мысленно с ним попрощался.

– Вы так и не оставите меня в покое? ¬ спросил она. Интонация была одинаково лишена раздражения и кокетства. – Хорошо, я встречусь с вами.

Все остальное произошло так же просто. Во время обязательного ритуала в кафе, она была внимательна и мила. Пила вино, не много, но и не мало. В самый раз. Смеялась, когда я хотел ее рассмешить. Задавала только те вопросы, на которые я мог ответить, представ в самом выгодном свете. Я казался себе все более остроумным и неотразимым. По плану после ужина я должен был повести ее в клуб. На самом деле оказаться в толпе потных подростков мне хотелось меньше всего. Воодушевленный ее интересом и помня о силе дозированной искренности, я предложил поехать ко мне. В конце концов, она уже все давно решила – в первые пять минут. Если решила не давать, не даст и после клуба. Тем более что очаровать кого бы то ни было исполнением современных танцев мне сложно, и это говоря очень мягко.

Она улыбнулась – не мне, а куда то в сторону – встала и пошла к выходу. Я догнал ее и, пока она надевала пальто, пытался сгладить свою поспешность нагромождением шуток.

Возле ресторана стояло несколько такси. Я открыл для нее заднюю дверь. Она села и сдвинулась влево, освобождая место рядом с собой.

*

Ее тело показалось мне почти игрушечным. Голая кукла в три четверти среднего женского роста. Гладкая. Прохладная. Гибкая. Послушная. Ее тело не пахло ни косметикой, ни возбуждением – ничем. Я накрывал ее собой полностью, как одеялом. Я возвышался над ее покорно склоненной спиной, как сказочный великан. Я держал ее на весу, то двумя руками, то одной без всякого напряжения и чувствовал себя Геркулесом. Она крутилась на мне белой компактной юлой. Я мог делать с ней все, что хотел. И в то же время, я чувствовал, что моя власть над ней – случайна и зыбка как сон. Чем ближе были наши тела, тем большей близости мне хотелось –недостижимой, невозможной. Отпуская ее, я попрощался с ней. Она должна была исчезнуть к утру. Ее тело должно было раствориться, стать воспоминанием, прохладным и немного печальным, как ее прикосновения.

Она не исчезла. Она готовила завтрак, горячий, превосходный. Я многое могу простить женщине за толково приготовленный завтрак. Ей прощать было нечего. Она была совершенна. Пока я ел, она смотрела на меня сквозь вертлявого джинна, поднимавшегося из чашки с кофе, и улыбалась.

Она вообще много улыбалась и мало говорила. Почти всегда уступала мне и при этом не показывала ни тени неудовольствия. Ничего невозможного я не требовал, и все же… Красивая, желанная многими женщина, образование которой была куда лучше, а карьера успешней, чем мои собственные, не только спала со мной, но и служила мне как господину. Служила без заметного глазу притворства – словно власть над ней мне была дана по праву рождения. Служила так, словно в этом служении был смысл ее существования.

Иногда я мысленно сравнивал ее с другими – по тем критериям, по которым мужчины обычно ранжируют женщин. Ни по одному, абсолютно ни по одному из этих критериев я не отдал бы ей первое место, а часто даже второе или третье. И все же ей не было равных. В абсолютном первенстве она лидировала с отрывом, больше напоминавшим пропасть. Пропасть зияла и пугала пустотой.

У нас была обычная жизнь пары. Мы ходили в гости и приглашали к себе. Посещали увеселения – вдвоем и в компаниях. Мой рейтинг в глазах знакомых, особенно женщин, очень вырос – это было заметно в их взглядах и в интонациях голоса. Я не брал ее только на вечеринки, устраивавшиеся на работе. Огорчать подобным образом Влада мне не хотелось – как из гуманных соображений, так и из шкурных. Мы никогда не говорили о нем.

Я дарил ей подарки. Часто. Дорогие или забавные. Я делал это с радостью, предвкушая ее благодарность и смех. И все же в такие минуты – на каком-то другом, мало мне знакомом этаже сознания, на который я старался не заходить – я превращался из господина в вассала, платящего дань.

Часто когда она спала, я смотрел на нее, разглядывал, изучал как драгоценный экспонат, по воле случая оказавшийся в моем владении. Даже во сне ее лицо не покидала полуулыбка. Почему она со мной? – спрашивал я себя. – Я самый обычный тип. Приятный внешне, как говорят. Неглупый. Хороший коллега. С таким можно выпить пива, посмеяться, повспоминать. Но в целом заурядный. Примерный представитель среднего класса. Впрочем, минуточку. Представлять средний класс не так просто. Если еще точнее, это тяжкий труд. В обществе, где традиционно преобладают истерики, а самоконтроль считается качеством едва ли не постыдным, нас меньшинство. Многие ли способны, день за днем, год за годом сдерживать внутреннего хама перед лицом хама внешнего ради безопасности и достатка? Безопасность и достаток презирают лицемеры, у которых они есть и были всегда. Те, у кого нет того или другого, стремятся к ним всей душой. Герои идут на риск, в общем-то, ради них. Мне удалось достичь благополучия, не подвергая жизнь и здоровье большой опасности. Это не так уж мало. Я не обманывал себя. Я знал, как знаю сейчас, что в этой логике есть правда. Правда не природная, не животная, но та правда, на которой строится нормальная жизнь и то, что называется цивилизацией. Я гораздо больше создал, чем разрушил, больше утешил, чем унизил. У меня не было потребности разрушать и унижать. Я был доволен тем, кем я был. И я любил ее.

Описывать счастье скучно. Читать о нем еще скучнее. Чтобы читателю было интересно, герою должно быть плохо. И чем хуже, тем интереснее.

Я попросил ее переехать ко мне. Она согласилась, но сказала, что сначала нужно уладить кое-какие дела. Я не настаивал. Я умею ждать. Потом я уехал в командировку, а когда вернулся, на столе лежал ключ и записка в две строчки. Еще не прочитав, я знал, что там написано. Я знал это с самого начала – на том этаже сознания, на который боялся заходить.

На следующий день со мной стало происходить что-то странное. Будто кто-то повернул переключатель, переведя мое тело в режим немыслимо высоких оборотов. Я мог не есть и не спать несколько дней подряд, слух и зрение обострились, я находился в состоянии непрекращающейся, саму себя питающей эйфории. Тотальной, почти радостной ярости.

Я звонил ей. Она брала трубку. Говорила мало, но в противоположность мне – всегда мило и мягко. Успокаивала, а затем ускользала. Я звонил снова, и все повторялась сначала. Я выследил ее и уложил в постель, и потом, улизнув в ванную, исполнил первобытный танец победы. А утром прощаясь с ней и целуя ее, я почувствовал в едва заметном движении ее губ, которое она изо всех сил пыталась скрыть, отвращение. И тогда, в то самое мгновение внутри меня открылась не рана даже – пустота. И как предвестие будущего явилось мне знание, что оставшихся лет и десятилетий со всеми их впечатлениями, путешествиями, встречами не хватит, чтобы заполнить эту пустоту.

Я не звонил ей больше. В шкафу остались малиновые шерстяные перчатки со штопкой на большом пальце левой руки, шелковый шарф и зонтик со сломанной спицей.

*

Влад не прикоснулся к вещам. Просто молча показал на полку, куда я должен был их положить.

Музей пополнился тремя экспонатами. Его обстановка не изменилась: та же мебель, те же предметы, тот же портрет под покрывалом на стене. Влад взял с подоконника небольшой пульт. Заиграла музыка – тот же мотив, что я слышал позапрошлой зимой.

Влад больше не замечал меня. Некоторое время он смотрел прямо перед собой на темную материю. Потом сел на пол и стал раскачиваться в такт музыке.

Ритм был быстрый и как бы двойной: будто человека, чье сердце бьется волнении, поезд несет к долгожданному назначению. Я вдруг почувствовал, что мне трудно стоять. Я опустился на колени, закрыл глаза, и вскоре мне показалось, что это я еду в поезде. Еду через отчаянную скуку жизни к ускользающей цели. У нее есть имя, которое я не хочу произносить вслух, и облик, любое изображение которого будет ложью. Когда-нибудь я доеду. Я приду к ней, и она примет меня. Я верю.

@Бабука